Творец готовя сей набросок, не жалел белил,
К утру, над полем боя, накидав из снега обелиск.
Идет декабрь, его шаги уже слышны вдали.
Он как анестезия - отмороженное не болит
За рекой зарницы - от боев далеких отголосок.
Среди подбитых гусениц многотонных колоссов,
ветра монотонный гул, что завывает, как вервольф.
Бескомпромиссней чем клинок поднесенный к носу.
Питать надежды тут в корне неверно.
Ведь поземка обвивала тело коварной виверной,
засыпая снегом равномерно и так незаметно,
погребая на чужой земле, в глубинах континента.
Где кровь из ран перемешалась с почвой.
Ее увы не остановишь девичьим платочком
романтично. Братская могила. Закат бледно-розовый.
Хотел железный, но не получил даже березовый.
Пурга к утру позаметает и трупы и тропы.
Жалкие останки пары рот, с любовью из Европы.
И эту смерть мы просто делим на двоих как Польшу.
Одной надеждой меньше одной песней больше.
Под шинелью, унося последние крохи тепла,
снова кровь потекла. Мороза вонзилась игла.
Рваные полотна облаков неслись по небу стремглав.
Холод и мгла - финал последней из жизненных глав,
когда застряли в твоем теле злые осы пуль.
Вот так мой белокурый Генрих. Ты отнюдь не Беовульф.
А так хотелось в Вальгаллу к эйнхериям...
Как без тебя теперь тысячелетняя империя?
Царица холода и тьмы вновь покидает замок,
взяв эти земли в осаду, кутает их в белый саван.
Она придет и за тобой - из-за лесопосадок
слышен тихий скрип, что издают полозья ее санок.
Ты вскоре все увидишь сам, сквозь инея коросту.
Ледяной венец водруженный на седые космы.
Бел ее наряд безукоризненно, будто апостол.
Но в глазницах черепа чернильно-непроглядный космос.
И все, что накопить успел, уже не пригодится.
Ее прощальный поцелуй холодный, как убийца.
Но только знаешь... Если приглядеться...
Нет там вовсе в поле никого. Там просто снег кружится.